Уральская горно-металлургическая компания (УГМК) оказалась в числе немногих металлургических холдингов, которые использовали кризис для расширения. Месяц назад она завершила сделку по покупке доли в Челябинском цинковом заводе. Гендиректор УГМК АНДРЕЙ КОЗИЦЫН рассказал "Ъ", что уже в четвертом квартале компания надеется на прибыль, ее рынки восстанавливаются, а банки готовы давать новые кредиты.
— Год назад металлурги объявили о начале кризиса в отрасли. Но если сталелитейные компании регулярно сообщали о своих действиях и картина развития событий для них видна, представители цветной металлургии были гораздо более сдержанны. Как развивался кризис в УГМК? — Резко упали цены на то, что мы производим. Резко — это еще мягко сказано. Для сравнения: если в июле 2008 года цена на медь доходила до $8 тыс. и были даже скачки до $9 тыс., то в конце сентября она упала сразу вдвое, а к концу года — еще на 50%, то есть до $2,8 тыс. Но у тех, кто занимается цветными металлами, весь бизнес строился на высоком рынке, и, в том числе все, что связано со стройкой, заимствованием, инвестициями. Все это в одночасье пришлось пересматривать. Иначе было сложно подтвердить свою состоятельность, в первую очередь перед финансовыми институтами. Поэтому фактически за октябрь мы уже произвели массу действий по инвестициям, строительству, себестоимости и в части структурирования и управления затратами, потом мы все это систематизировали. Работа продолжается по сей день, хотя ситуация на рынках изменилась. Но пик проблем пришелся на конец сентября — октябрь 2008 года.
— Пришлось останавливать или существенно сокращать какие-то производства? — Периодически — то короткая неделя, то до месяца отпуска — останавливались наши предприятия, имеющие отношения к черной металлургии.
— А по основным видам продукции? — В части загрузки по цветным металлам (это касается и меди, и цинка, и в какой-то части свинца) падений практически нет. По году может быть снижение производства на 10%, но за счет очень сложной ситуации с сырьем на основе отходов цветных металлов, то есть с ломом. Все встало — и в четвертом квартале 2008 года, и в первом квартале 2009 года почти никто этими видами сырья не занимался, потому что цены резко упали.
— Какую долю сырья вам обеспечивает лом? — Около 20%, то есть снижение вдвое. Но по остальным видам сырья загрузка полная, более того — по меди мы даже приросли.
— Насколько изменилась структура спроса? — В четвертом и первом кварталах был очень низкий спрос внутри страны, его почти не было, и фактически все, что производилось, реализовывалось на экспорт.
— Внешние рынки оставались традиционными для УГМК? — Да. В части цветных металлов практически ничего не изменилось. Все рынки, которые были, основа — это Европа и арабские страны.
— Сейчас внутренний рынок восстанавливается? — Оживилось, например, машиностроение, закупающее продукцию нашего радиаторного завода — сработала поддержка, оказанная правительством.
— Насколько аккуратно платят ваши контрагенты? — Ступор четвертого-первого кварталов прошел, сейчас в рамках договоренностей платят. Мы сейчас поставляем не в долг и не за денежные суррогаты.
— Существенно выросла за кризис дебиторская задолженность? — Она управляемая, значит, будем говорить, что несущественная.
— Пришлось взыскивать долги через суд? — В суды мы обращались, но в конечном итоге достигли мировых соглашений.
— Иностранцы платежи не задерживают? — Там все происходит в рамках контрактов.
— Как отразилось резкое падение цен на ваших финансовых показателях? — За прошлый год в первые три квартала была прибыль, но в четвертом — убыток. Первое полугодие тоже убыточно. Но пик убытка пришелся на первый квартал, во втором уже пошло снижение. В результате вместо ожидавшихся 6 млрд руб. убытка получили 1,5 млрд руб. Думаю, в третьем квартале выйдем в ноль и по итогам года уже будем состоятельными.
— Насколько существенно упали доходы? — Если взять год к году, допустим, по состоянию на 30 сентября, то по цветным металлам, думаю, вдвое. Но сейчас идет коррекция, медь стоит в районе $6 тыс., посмотрим, каким будет четвертый квартал. По прогнозам вроде бы меняться ничего не должно. Если выйдем на уровень среднегодовой цены в $4,5-5 тыс., то падение доходов окажется меньшим, особенно с учетом провального четвертого квартала прошлого года.
— Вы рассчитываете, что текущие цены до конца года сохранятся? — Думаю, да. Предпосылок для того, чтобы они кардинально изменились, нет.
— Каковы прогнозы на следующий год? — Мы иллюзий никаких не строим, делаем консервативный бюджет. То есть за базу возьмем примерно то, что имеем сегодня, даже чуть меньше, потому что цена во многих случаях спекулятивна и колеблется в сегодняшней редакции от $5,5 тыс. до $6,3 тыс. Мы в бюджет цену закладываем на уровне $5 тыс., а курс возьмем, наверное, 28-30 руб. за доллар.
— Такое резкое падение доходов и убытки не привели к нарушению ковенант по вашим займам? — Сложности были, особенно в первом квартале. Те, кто нас финансировал, изменили свои позиции, ЦБ изменил политику обеспечения, и активы, которые оценивались по одним коэффициентам, стали оцениваться по-другому, стало с учетом объемов реализации не хватать залоговой массы, возник еще ряд тем, по которым пришлось вести очень сложные переговоры. Но мы их провели и выдержали. Самое главное — у наших контрагентов сформировалось полное понимание того, что мы делаем. Ступор прошел, а на конструктиве мы вопросы, связанные с нашей кредиторской задолженностью, решили.
— Кто ваши основные кредиторы? — Сбербанк, ВТБ и Газпромбанк. С учетом итогов первого полугодия все вроде успокоились, заняли конструктивную позицию в наших взаимоотношениях, мы провели рефинансирование и продолжаем эту работу. Это живая тема каждый день.
— Рефинансирование — это значит, что вы взяли новые займы на погашение старых? Реструктуризации не было? — Короткие рефинансировали еще на год, по длинным просто исполняем обязательства. У нас нет просрочки ни по одному из банков, поэтому реструктуризацию мы с ними не обсуждали. Более того, по ряду банков — это в первую очередь Газпромбанк и Сбербанк — есть очень интересные предложения, связанные с возможностью получения кредитов под изменение кредитной задолженности перед другими банками. Мы такие переговоры ведем сегодня.
— Потребовалось ли в условиях резкого падения доходов увеличивать кредитную нагрузку? — Нет, наоборот, кредиторка у нас уменьшилась примерно на $300 млн.
— Каков общий объем долга? — Чуть меньше $3 млрд по УГМК, чуть меньше — $700 млн по "Кузбассразрезуглю". По текущим коэффициентам — соотношению чистого долга к EBITDA мы сейчас на уровне трех. С учетом сегодняшней жизни это нормальная ситуация. И в дальнейшем мы планируем работать с кредиторской задолженностью в сторону ее уменьшения.
— Насколько пришлось сократить инвестпрограмму? — Исходно программа на 2008-2012 годы была на уровне $2 млрд в год. Все, что связано с инвестициями,— основной капитал, ну и отдельно тема девелопмента. Что от нее осталось? Если взять бюджет 2009 года, который принимали в декабре 2008 года, то ничего не осталось. Если по факту прожитых девяти месяцев — то осталось на уровне примерно четверти. На 2010 год будут уже другие цифры, необходимы большие затраты, связанные с горным производством.
— Оставшаяся четверть — это сколько? — Примерно $500 млн.
— На следующий год инвестпрограмма будет больше? — Думаю, да.
— В чем причина, что нужно сделать? — Идет реконструкция по всей схеме, если сейчас мощность компании по меди — 300 тыс. тонн, с учетом повышенных нагрузок — 350 тыс. тонн, то по программе, которая была до 2012 года, нужно выйти на 500 тыс. тонн.
— Почему бы не отложить рост объемов производства? — Потому что уже понесены огромные затраты, они начаты еще пять лет назад, потому что расширение горного производства — не одномоментная процедура, необходимо строить шахты, стволы и так далее. Длинная история. Если все остановить, будут заморожены огромные деньги.
— К государству за помощью обращались? — Нет.
— Ни гарантий, ни средств из бюджета, ни давления на кредиторов? — Нет.
— А по поводу тюменского проекта по строительству сталелитейного завода? Он фактически заморожен, и вы обращались за госпомощью... — Завод, если бы не кризис, мы бы запустили в этом году. Но тем не менее стройку полностью мы не остановили, есть обязательства подрядчиков перед нами, и они продолжают работать. Конечно, не в тех объемах, что хотелось бы. Но у нас там длинные деньги, связанный кредит под оборудование, оно получено на 100% и на площадке уже находится. Наши обращения к губернатору и полпреду связаны с тем, чтобы найти механизм использования средств инвестфонда под строительство инфраструктуры в рамках проекта. Сейчас документы находятся у Минрегионразвития, речь идет о примерно 1,6 млрд руб. Мы сами уже вложили в проект порядка 10 млрд.
— Сколько он стоит в целом? — С НДС по докризисным ценам — примерно 22 млрд руб. Сейчас мы все пересчитали, получается 18 млрд руб.
— С учетом 1,6 млрд руб. на инфраструктуру? — В том числе. Если нам удастся этот вопрос решить, то есть все основания и возможности строить.
— То есть вы будете продолжать этот проект, если получите деньги от государства. А если нет? — Будем думать, как выходить из ситуации. В моем понимании есть решения. Просто вводить, видимо, придется не комплексно, а частями.
— Оптимистичные и пессимистичные сроки ввода? — Если не получится с Минрегионразвития, то в течение трех лет мы решим этот вопрос.
— У вас были еще проекты строительства электростанций на Урале и в Кемеровской области... — Они не были, они есть. Документы подписаны с руководством Кемеровской области, решаем проблемы с землей, с инфраструктурой. Работа, которую не видно, но она идет. Но необходимо понимать, что во всем мире инфраструктура под объекты электроэнергетики — это вопрос государства. Если мы договоримся с государством в лице субъекта или в лице Москвы, то будем продолжать этим заниматься. Что мы сейчас и делаем, пытаясь договориться. Потому что если мы возьмем на себя все обязательства, по инфраструктуре в том числе, и по привлечению финансов, то объект будет несостоятельным, каковы бы ни были цены на электричество и уголь.
— Что вы имеете в виду под инфраструктурой? — Это ЛЭП, подъезды, дороги, железные дороги, коммуникации, вода, в общем — инженерная инфраструктура.
— Какого объема вложения требуются от государства? — Я думаю, на уровне 25%.
— От общей стоимости проекта? — Да.
— А какова общая стоимость проекта? — Она зависит от удаленности станции от источника топлива.
—
Разве площадка еще не выбрана? — Нет, выбрана, если говорить конкретно о Кемерово, то на борту угольного карьера. Но второе необходимое условие — это рынок потребления. По электроэнергии более или менее все понятно, но вопрос с теплом пока открыт. Если работать без продаж тепла, это одна экономика, а если с продажей — другая. А на тепло в ближайшей округе особо потребителей не наблюдается. Это принципиальный вопрос.
— У вас был корейский партнер — компания Core Cross... — Они и есть, пока мы с ними работаем, потому что цена и качество в части оборудования, которое они предлагают, нас устраивают. Но есть большая проблема сертификации этого оборудования в России. Чем мы сейчас и занимаемся.
— Чего ждете по ценам на уголь в 2010? — Пока непонятно, что будет. Это объективная реальность, потому что по углю, например, все контрактовались на 2009 год в 2008 году, а сейчас цены на 2010 год сложно прогнозируемы. На экспорт они явно будут раза в полтора меньше, чем в текущем году, потому что контракты на этот год заключались на высоком рынке, было много спекулятивного. Только если решится вопрос с экспортом, есть смысл в нормальной работе по углю внутри страны, потому что мы в два с лишним раза избыточны по производству угля. Может встать вопрос: а кто лишний на этом рынке, если не будет экспорта?
— Когда ситуация должна проясниться? Обычно когда заканчиваются переговоры по контрактам на следующий год? — Вообще практика была лето — сентябрь, сейчас этого нет, потому что уголь в самом низу по цене.
— Есть вероятность, что все будут работать с колес? — Спотовые контракты, квартальные, месячные — почему нет? Я думаю, что будет сложно в первом квартале, а там — жизнь покажет.
— То есть может так произойти, что до конца года у вас не будет контрактов? — Нет, контракты будут, но не факт, что годовые.
— У других производителей энергетического угля ситуация аналогичная? — Думаю, скорее всего, да.
— А по коксующемуся углю? — У нас была фактически провальная ситуация в первом квартале и в меньшей степени во втором. Сейчас мы в общем-то все грузим. Но, во-первых, коррекция произошла не на тот уровень цены, который был до падения (в 2-2,5 раза), а во-вторых — слишком мало времени прошло. Принципиально, как поведет себя Китай. Если Китай будет брать, уголь будет в нормальной цене.
— С российскими энергетиками переговоры начали? — Переговоры-то мы начали, но все ждут. Все пытаются привязаться к экспорту. При этом наблюдается перепроизводство угля в мире, а спрос падает. Только в Европе по углю снижение будет, я думаю, на 15%.
— Но в России падение энергопотребления невелико — порядка 6%... — Чтобы реально оценить ситуацию, нужно посмотреть еще, сколько было переходящих остатков по углю на 1 января 2009 года, это же никто не учитывает.
— Остается снижать себестоимость? Насколько удалось это сделать с начала кризиса? — Если говорить по углю, то на 20-25%. Но себестоимость угля во многом формируется извне — ценами на железнодорожные перевозки, электроэнергию и так далее.
— Людей пришлось сокращать? — Да.
— Сколько? — Около 10%.
— По цветным металлам себестоимость тоже снижена? — Условная пороговая цифра по меди, ниже которой никто из мировых производителей работать не будет,— $3 тыс. за тонну. Мы не являемся исключением. К этой цифре мы и свели с начала кризиса себестоимость примерно с $5 тыс.
— Но теперь цены скорректировались и правительство хочет вернуть экспортные пошлины на медь. Как вы к этому относитесь? — Отменив пошлину, нам реально правительство очень помогло. К введению новых, плавающих пошлин я отношусь, мягко говоря, сложно, потому что не понимаю: кого и от чего это спасет? Мы получим ограничение по инвестированию, а государство — какое-то количество денег.
— Вы протестовали? — По части пошлин мы работаем с Минпромторгом фактически в онлайновом режиме. Они про нас все знают.
— Какой поддержки вы бы хотели от государства? — Привести нормы в соответствие с реалиями. Я уже упоминал, что в начале кризиса изменилась структура требований ЦБ. Прошел год, и я считаю, что в отношении экспортеров ситуацию можно пересмотреть. Почему активы сейчас должны оцениваться с коэффициентами, которые были применимы только на дату их установления? Почему гостиницу Hyatt, сданную в апреле, мы должны оценивать с коэффициентом 0,5? Почему у наших новых промышленных объектов коэффициенты 0,5-0,8? Кроме того, мы экспортеры, у нас в обеспечении валютная выручка, контракты, почему этого недостаточно?
— Ваших активов при таких коэффициентах не хватает на обеспечение кредитов на $3 млрд? — Стало хватать потому, что изменилась цена на медь. На низком рынке были сложности.
— Тем не менее в кризис вы потратились на покупку у группы ЧТПЗ Челябинского цинкового завода... — Мы и Русская медная компания инвестировали в это предприятие. Актив интересен, потому что у нас избыток цинкового сырья. Программа, о которой я говорил, по увеличению выпуска меди, связана напрямую и с цинком, потому что мы добываем медно-цинковую руду. И увеличение объема добычи меди влечет за собой автоматически увеличение объемов добычи цинка.
— Кроме суммы сделки, какие вложения требуются? — Основные затраты уже сделаны до нас, и сейчас надо просто работать над себестоимостью. Если говорить об увеличении мощности, да, потребуются затраты, но это будет позже. К тому же это публичная компания — и в корпоративном плане работает понятно и прозрачно.
— На рынке говорят, что участие Русской медной компании в сделке чисто номинальное... — Мы изначально обратились в ФАС от лица двух компаний, получили разрешение на сделку и выкупили пакет вместе. Это наша общая тема.
— Актив так и останется общим? Вы не будете его выкупать и РМК будет участвовать в управлении? — Да, конечно. Пропорционально. Семь членов совета директоров: два независимых, трое наших и два от РМК.
— Что с переговорами о продаже Объединенной авиастроительной корпорации принадлежащего вам контрольного пакета чешского авиазавода LET? — Мы действительно вели переговоры в прошлом году, но окончательно решение по этому вопросу так и не принято. Сейчас активного продвижения не наблюдается.
— Но это ведь непрофильный для вас актив? — Совершенно непрофильный, но очень интересный. Очень интересный, очень своеобразный, и очень нравится нам.
— То есть активного желания продать завод нет? — Посмотрим, как жизнь сложится.
— Что-то еще из активов вы в ближайшее время покупать не планируете?— Да нет, в общем-то особо не настроены. Но все меняется очень быстро.
— В каком состоянии ваш олимпийский проект — малая ледовая арена на 7 тыс. зрителей? — Сейчас его бюджет мы оцениваем примерно в $60 млн. Раньше цена была около $100 млн. Мы ее не просто пересмотрели, а занимаемся коррекцией проекта по согласованию с контролирующими органами. Это большая тема, очень непростая. Тем более что после Олимпиады этого объекта быть не должно. Его придется разобрать и возвести где-то в другом месте.
— Зачем вам вся эта олимпийская история? — Ну, что-то вроде авиазавода.
Интервью взяла Рената Ъ-Ямбаева
